Читать интересную книгу Я в Лиссабоне. Не одна[сборник] - Александр Кудрявцев

Дальше все было просто и непросто. Когда я был в ней, закрыл глаза и словно попал в колодец: меня утягивало куда-то вниз, в воронку, уносило с нехилой скоростью, я падал вначале в уютную мягкую темноту, затем где-то вдали проявились синие огни, удивительно светящиеся — они росли и приближались, заполняя все пространство вокруг, потом все вспыхнуло, синие огни взорвали мою тонкую человеческую оболочку и поглотили целиком.

Это был мой первый с ней оргазм, после которого я почувствовал себя совершенно опустошенным. Рухнул рядом, мордой в подушку, и меня не было. Потом пришлось появиться заново зачем-то.

Что мы еще делали вместе? Прыгнули с парашютом, скатали на выходные в Суздаль по ее инициативе: «Я хочу видеть деревянные дома, ветхие заборы, добрых собак и много сирени». Купили ей новую тахту. Еще я подарил ей подвеску бриллиантовую, хотел — кольцо, но не стал. Она делала мне массаж головы с лавандовым маслом. Советовалась — да, могла позвонить днем, чтобы спросить, не знаю ли я, случайно, чем регби отличается от американского футбола. Я знал. Мы ходили в кино и на концерт Стинга. Я хотел быть Стингом все три часа концерта и еще полночи — так она его слушала.

Юля делилась со мной мыслями, например, прислала однажды смс, хотя редко их писала: «Зацепилась за выражение из сериала „darkness passenger", скажи — что-то в нем такое есть, да?»

Или еще вот — размышляла как-то:

— Конечно же, мне бы хотелось жить в более теплой вселенной. И о чем лучше думать, скажи: о том, что мир — дружелюбен («О, мам-ма-миа, Иисус любит меня!», например), или слиться в экстатическом бреду с братьями-сестрами по вере, или найти великую любовь — ну, тебя, допустим, и слиться более конкретно и разнообразно? А? Согреться… А вообще, знаешь, мне бы хотелось жить в мире без глупости и без товарно-денежных отношений. Пожалуй, так. Чтобы все люди взяли и передумали гнать всю эту хрень. Меня неплохо бы засандалить в одну из беднейших стран Африки годика этак на полтора, да? Волонтером. Для гармонии и отсутствия жалости к себе.

— Ты и так волонтер. Такое у меня от тебя впечатление.

— Ешь-молись-люби?

— Поймай, зажарь и съешь.

— Ха!

Ее «ха!» было для меня лучшей похвалой, значило, что я не отставал от нее, ведь она очень быстро думает.

Юле нравилось, когда я связывал ей руки, привязывал к кровати. Когда брал ее жестко и бесцеремонно, мял и рвал, вжимал лицом в подушку, крепко держа за шею сзади, когда ставил на колени перед собой. Я не хотел так, но делал, потому что чуял, что ее это заводит. Изображал, значит.

Уже через месяц знал ее тело наизусть, не скажу, что у нас было какое-то особое разнообразие в позах, играх, наворотах, — нет. Дело было в другом, не в том, как ее развернуть, вывернуть даже и чем намазать соски, нет, мы обходились без взбитых сливок, наручников и прочей хрени. Просто именно в сексе она была со мной, моей была, я это чувствовал на все сто.

Думаю, она меня поглотила полностью, конечно. Я ни на кого не смотрел вообще, лишь глазами скользил, но все другие девушки были — другими. Все остальные — остальными были. Юля и… остальные.

Как будто на фоне движущихся обоев проявилась только одна фигура, одно ее лицо. Как если бы все были андроидами, а мы — единственные люди, выжившие после завоевания мира роботами, герои фантастического боевика.

Тогда я понял, что такое — качество женщины. Это и вправду какое-то другое тесто, иного замеса. Размышлял об этом, сравнивал, делил на классы, но из моих знакомых женщин ее, Юлиного, класса было две: жена знакомого директора мебельной сети и певица одна. Из тех, с кем я спал раньше, из двух десятков девушек до-Юли-ной эпохи, женщин ее класса не было. Все были проще, на ступень ниже, может быть, и через ступеньку даже. Мой первый секс был в семнадцать — с хорошей девочкой, одноклассницей. Но я не влюблялся, хотел — да, очень хотел, но как-то не дошло до этого.

Сравнивал, конечно. С девушкой одной, Мариной, — я с ней спал как раз до Юли, да и во время Юли тоже пару раз, ей восемнадцать было. То есть двадцать лет разницы в возрасте между ними. Марина стала казаться мне непристойной, что ли, вульгарной. Причем речь не о поведении или манерах, нет. Ее тело мне казалось пошлым.

Живот, грудь… все, короче. Как один и тот же пейзаж, щелкнутый мыльницей и одновременно снятый профессионалом на килограммовую зеркалку. Разница ощутимая.

И суть различия была не в возрасте, а в качестве, в классе. Просто некоторым это не очень-то и важно, а я отмечаю: симпатичная, но дворняжка. Или дело в чем-то еще. Энергии, харизме? Не очень ясно как, но это работает. И пропорции, и запах, и черты лица, и голос, и недостатки, легкие изъяны даже. Хотя — спал я — со всякими. Но уж точно — не на блондинок и брюнеток делю я женщин. И не на красивых и некрасивых. «Пошли сажать цветы», — как-то утром Юля говорит. Это уже был май, тепло.

И я уже привык к ней, то есть сразу понял, что надо или соглашаться и идти сейчас с ней, или отказаться. Без обсуждений.

Сажали цветы. Астры и еще какие-то. Грабли в подсобке у дворника взяли, я четыре раза ездил в лифте за водой с ведром пластиковым. Ну а как тут реагировать? Хочет сажать цветы — нормальное желание. Запомнил то воскресенье. Солнечное, летнее уже. Я нюхал ее шею — Юля пахла солнцем, нагретой кожей, теплым песком почему-то, как на пляже, и собой солнечной.

После приступа цветоводства Юля сказала, что не любит борщ и не помнит, когда и ела-то его в последний раз: «А может быть, я уже и люблю его? Надо проверить». Мы поехали проверять в украинский ресторан. Она серьезно так пробовала. Со сметаной и без. «Да, — говорит, — пожалуй, я теперь люблю борщ. Доросла до борща, как до оперы».

Мне было понятно, о чем она, хотя борщ в мой список не входил, в нем, кроме оперы, была собственная мастерская со станком для обработки и резки камня, поход-кора вокруг Кайлаша и дети — двое, возможно.

— Мы как-то раз поехали в поход в лес — компанией, мне лет семнадцать было, — рассказывала она за борщом. — И ночью, когда все уже традиционно напились и мирно храпели по палаткам, я кой-то черт проснулась. Слышу треск костра и какой-то бубнеж: слов не разберу, и кто бубнит, тоже непонятно.

Вылезаю, смотрю: сидит один пацан, Тема его зовут, у костра в куртке с капюшоном, надвинутым на глаза — так, пугающе немного издали выглядит, курит трубку и что-то бормочет. Я тихонечко продвигаюсь к нему. И начинаю различать слова: «Баба яга родилась. Баба яга смотрит на ежа. Баба яга умерла». Я замерла, слушаю. И он это поет. Раз за разом. Долго, глядя в огонь, представляешь? Я подхожу, он замолчал, смутился. Спрашиваю, что за чудо такое? Откуда такая песня прекрасная? Он говорит, что не знает.

— Отлично!

— А то! Вся жизнь в трех строчках. Так что мы все смотрим. На ежа. Потом умрем. Без вариантов. Это я тебе как Баба яга говорю.

— Ну, ты даешь!

— Да, я — невероятна, но факт.

Мы с ней, конечно, во многом не совпадали. Я всегда хотел секса утром, а она — только по вечерам, но, когда я ее будил, часов в шесть утра иногда, она не сопротивлялась. Мне нравилось проснуться — и сразу в нее войти сзади, в спящую. Перевернуть на живот аккуратно и — вперед. И она минут десять не включалась, ну пять — точно. Но потом я кончал и занимался ею.

Да, вот только ей мне хотелось делать куннилингус. С другими не так. А с ней — очень хотелось. Может быть, потому, что мне нравился ее вкус. И то, что она все выбривала там, вообще все, не оставляя никаких полосок даже.

А может быть, потому, что я ее сильно любил. Или я ее так любил, потому что мне все подходило на вкус, цвет, запах. И то, как она дышит и стонет. И она так довольно урчала после оргазма, вжимая голову мне в плечо, вздрагивая, еще не отдышавшись. Я чувствовал себя отдыхающим богом, скорее, из греческого пантеона, но не конкретным. Большим молодым Зевсом, например, вполне мог бы быть — в его домифологический, еще не бородатый период. А Юля бы в греческий пантеон не вписалась. Афродита — банальность, Афина — занудство, остальных и не помню. И индийские богини ей не подходят. Еще я очень скучал без нее: когда она умотала в Европу на неделю, я слонялся внутри опустевшего мая, чувствовал обиду. Она практически не предупредила: «Ох, да, я завтра улечу в Рим, давно хотела, именно в мае. Я ненадолго».

Кивнул, а что еще было делать? Но меня задело. Мне хотелось — вместе. Юля сказала, что летит одна, но там будут ее друзья, бла-бла, «не волнуйся, за мной присмотрят». Я не волновался, я злился.

Когда она уехала, жизнь встала на паузу. Оказалось, что можно спать — и ждать, пить — и ждать.

Встречал в аэропорту, она была немного напряженной, сказала, что не выспалась, что Рим ее разочаровал, а Флоренция поразила. И о Тоскане говорила минут десять: ничего прекрасней она не видела, останавливались в отеле-замке: «Ты представляешь, настоящий замок, даже немного — ферма. Они там и домашнее вино сами делают. Ну прости, прости… Ты скучал, да? Как на работе? Ну поцелуй меня, ну. Ты обиделся? Да? Ну отомсти мне».